На Подлесной улице, где лавки у подъездов больше похожи на маленькие ложи, играют спектакль для двадцати стульев и еще десятка стоящих теней. Афиша скромная, будто записка на холодильнике: название от руки, время сбоку, рядом — старый портрет актера, на котором кто-то узнает знакомую улыбку и шепчет фамилию Безруков, словно талисман.

Внутри прохладно, пахнет краской и холстом, режиссер поправляет лампу, чтобы свет не резал глаза, а гладил декорацию, как ветер полотнище. Публика сидит тесно, слышно, как кто-то осторожно прикрывает крышку термокружки. Молодой актер, с тонкой шеей и упрямым взглядом, репетирует реплику — сбивается, улыбается, снова ищет опору в слове.

«Не бойся провала, бойся пустоты», — шепчет ему партнерша из кулис, и это звучит не наставлением, а частью текста. После аплодисментов никто не спешит к выходу. Под лестницей обсуждают, как найти деньги на новые прожекторы: кто-то обещает принести старый пульт, кто-то — помочь с объявлением. В соседней комнате идет показ рисунков местных ребят; нет громких имен, но много аккуратных линий и попыток поймать воздух.

На подоконнике лежит программка с пометкой карандашом: «в следующий раз позвать учителя, он любит такие паузы». У двери дежурный вязаный шарф, забытый зрителем, тихо покачивается от сквозняка, как последняя реплика, сказанная уже про себя.